Вдохновлённый идеями Тима и Леонида по поводу мифов, решил попробовать себя на этом поприще.
То, что написано ниже, легенда только наполовину, линия сюжета имеет реальную основу.
Полубылица
ПОГРЕБ
Недавно это было – года в семидесятые прошлого столетия, в аккурат, когда все копи дедовские, довоенные, ивняком да сосёнками поросли, обвалились.
Стояла заброшенной и копь Панфила Семёнина, знаменитая на весь мир «Семёниха», из которой в восемнадцатом веке добывались великолепные аквамарины и аметисты. Подводами считали тогда друзовый материал, и тянулись подводы эти, гружёные пудовыми штуфами с дымчатыми Адуйскими аметистами и бериллами в Екатеринбург, Санкт-Петербург и далее, за границу…
Лето в тот год жаркое выдалось и мужики, нанятые из разных деревень для работы на копи, с сожалением поглядывали на пересохший ручей рядом со старыми отвалами: ходить за питьевой водой приходилось полкилометра, к колодцу на кордоне, а в редкие дни, когда уровень в колодце опускался и того далее – к покосу. Даже осенние затяжные дожди не могли напитать ручей влагой: вся вода тут же скатывалась в болотинку, образовавшуюся ещё во времена разведки проявления в бульдозерной зачистке.
Мужики роптали: уже третий месяц они бьются впусте: копр обновили, клеть новую поставили и даже пятиметровый штрек прошли по жиле, а результат – только шишки на лбу, не проходящие от сырости царапины да накопившаяся злость.
Жила манила, того и гляди, занорыш случится: шёл крупный блоковый пегматит с редкими кристалликами дымчатого кварца – знаками, кристаллы мусковита были изъедены и рассыпались в руках, самые маленькие «лохмотья» размером напоминали крепкую мужскую ладонь. Кроме того, усмотрели хитрую, секущую пегматит «вкрест» кварцевую жилку, в раздувах которой уже несколько раз попались небольшие кармашки с бледным аметистом, наросшим на молочно-белую кварцевую подложку.
Занорыш обещал быть серьёзным. Николай, тот, кто и затеял всю эту канитель, говорил о гигантских аквамаринах чистой воды, штуфах редкой минералогической ценности, и конечно, о вырученных за них деньгах – больших тысячах, не поддававшихся простой крестьянской арифметике.
Всё чаще по вечерам в гостевой избе на кордоне царила гнетущая тишина, лишь изредка нарушаемая чирканьем спичек, смачными глубокими затяжками с обязательным плевком в угол, да парой ничего не значащих фраз про плохую погоду, твёрдые нары, да вечно сырые дрова. О той, прежней жизни старались не вспоминать: мысли о жёнах и детях, брошенном хозяйстве лишь добавляли глубины тяжёлым морщинам да седины в давно нечёсаной шевелюре.
Всё ближе подкрадывался ноябрь: хвоя уже «скрипела» под ногами, лёгкий ледок покрывал забытые на крыльце обутки, а ветер по ночам завывал так, что казалось, будто стая голодных волков кружит вокруг избы. По нужде выходили с опаской, каждый раз примеряясь к стоявшим в переднем углу вилам.
…Утро, как всегда, началось ворчанием – редька с квасом уже никому не лезла в горло. Ладно, вчера Анатолий, самый молодой и фартовый во всём, кроме камня парень подстрелил на Таборском болоте куропатку, и можно было надеяться на то, что обед будет пахнуть мясом. Кроме птицы, с болота принесли много слегка подмороженной уже клюквы, и ароматный, с кислинкой, чай скрасил серое утреннее настроение.
После завтрака разделились: Талгат, хитрый пожилой башкир, жалуясь на ревматизм, остался хозяйничать в лагере, остальные со вздохом потянулись на яму.
Снова запел трос, и клеть унесла в тёмное нутро шахты Николая, впервые нарушившего им же заведённое правило – по одному не спускаться.
Но сегодня он чувствовал необъяснимый трепет.
Сердце колотилось быстрее обычного и, вместо привычных 100 ударов до дна он успел насчитать все 150. Оступившись в приямок и набрав в сапог воды, чертыхнулся: только вчера прошёл мучивший его неделю резкий сухой кашель.
Фонарь выхватил из темноты ослепительно блестевшую от слюды широкую жилу пегматита. Николай подошёл, ласково провёл ладонью по камню и замер, в раздумьях…
Вспомнился сегодняшний сон.
Он, ещё юнец, стоит на свежем отвале и смотрит вслед телеге, увозящей последних горщиков с Семёнихи. На задке телеги сидит смешной дед: весь седой, белый-белый, сидит и улыбается в бороду…. И протягивает шапку из овчины – полную чистейших кристаллов аквамарина. Николай кричит что-то старику, бежит за телегой, но догнать не может. А дед всё тянет шапку, тянет и улыбается…
Сон был странен.
Николай, выпускник Уральского Политехнического, не особенно верил в мифы про Хозяйку-хранительницу и всех, кто окружал таинство добычи камня, но сегодня в душе что-то надломилось. Скорее, от безысходности и маетного ожидания, но хотелось верить – не зря видел старика с шапкой драгоценных камней, не зря…
Правда, немного смущало, что телегу он так и не догнал. Анатолий, накайлившись за день захрапел, как пожилой мерин, прервав сон. Николай злился на него и удивлялся этой злости, с каких это пор он стал обращать внимание на такие вещи?
Да ещё в шахту один полез – сейчас наверху пересудов будет, что у бабок на базаре в зряшный день. Ничего, думал Николай, через пару часов все думки с потом вылетят, забудут, как языком во рту ворочать…
С этими мыслями Николай провёл рукой по щели между плитами отдельности в жиле, отвернул небольшой кусок полевого шпата…. И замер. На плите была тонкая, еле заметная глазу плёнка из жирной глины с блёстками слюды. Сердце зашлось, готовое вырваться из груди. Это был ЗНАК. Из тех, которые не врали, которые обещали встречу с манящей неизвестностью, с Настоящим Камнем…
Он собрался с духом, постоял, прислушиваясь к тишине…. Присмотрелся более внимательно:
до занорыша, по всем прикидкам, выходило метра полтора, не больше. Значит, дней пять работы…
Поднявшись на поверхность, он присел на урчащий генератор, глубоко и со вкусом затянулся припасённой для такого случая сигаретой с фильтром. Мужики стояли и смотрели – они знали, что Николай не курит уже давно, лет пять. Смотрели на медленно таявшую сигарету, на его улыбающееся лицо….
«В клеть!» заорал бригадир Лёха, здоровый рыжий детина, оставивший ради этой авантюры трёх сыновей в Черемиске и беременную четвёртым жену. «Шевелись, босота!», «Чего зенки вылупил, работа стынет!» - мужики галдели на все голоса, и видно было, что отлегло от сердца, заблестели глаза, и работа заспорилась, закипела.
Неделя пролетела незаметно. Вечера теперь смаковались особенно: мужики прикидывали, какой камень будет, да по какой цене он сейчас на рынке, особенно ежели в Москву везти, да как делить будут, да на что пойдёт такой куш….
Все сходились во мнении, что главное – это поправить дом, накупить на зиму одежды, да выбраться с семьёй в город, развеяться. Лёха и того дальше пошёл – уже шил холщовые мешочки множественных размеров, для «каменюк разных, штоп не перепутать». Мужики посмеивались за спиной, но вслух не шутили – Лёха был горяч и скор на руку, а руки у него, что оглобли были, от подзатыльника потом не каждый и отходил.
Николай совсем немного ошибся в расчётах, да и то, потому что пришлось ехать в город, ремонтировать один из насосов, который застучал совсем некстати. Вместо пяти дней колотились неделю, попутно взяв крохотный карман с зеленоватыми бериллами – самые большие кристаллы были со спичку. «На поглядку» - с такими словами Талгат воткнул их в пластилиновый шарик и подвесил к потолку, - «чтобы видели, не зря бьёмся»! И каждый подходил, рассматривал снова и снова, вздыхал о чём-то…
На седьмой день, в полдень, Лёха дал условный знак в неурочное время – подымай!
Все столпились у ствола, заглядывали вниз, в нетерпении переминаясь с ноги на ногу.
Лёха вылез, запрокинул ковш холоднючей, коричневой Адуйской воды и пробасил: пробили!
Что тут началось….
Кто плакал, кто смеялся, кто-то, закуривая, матерился на отсыревшие спички и все говорили, говорили, говорили…
Николай, молча, зашёл в клеть, перекрестился, чего отродясь не делал и дал отмашку – опускай!
Внизу, в жиле, среди белой в свете фонаря породы зиял чёрный пробой. Он подошёл, поднял кайло и с остервенением заработал, расширяя небольшую дыру. Сразу было видно – занорыш кубов на десять, если не больше. Камня в таком кармане сотни, тысячи килограмм…
…Через час Николай поднялся.
Серое лицо его было странным: такое мужики видели, слава Богу, нечасто. У покойников.
Обвёл невидящим взором всех стоящих, твёрдой, чеканной походкой обошёл копр и выключил по очереди все четыре насоса. Потом развернулся и пошёл в лес. Никто не окликнул его, не попытался остановить, все стояли оцепеневшие, как будто пригвождённые к земле невидимой силой. Оцепенение, казалось, длилось вечно.
Первым очнулся Трофим, мелкий невзрачный мужичок неопределённого возраста. Он бросился к клети, и это послужило сигналом для остальных: кто кинулся включать насосы, кто побежал за Николаем, кто рвался в шахту…
Внизу, на фоне всё того же, ослепительно-белого пегматита в человеческий рост был вырублен проход в занорыш. Все, кто смог поместиться в клеть стояли и смотрели, не в силах оторваться…
В занорыше, действительно огромном, лежала полусгнившая бадья. Самая обычная, из тех, которыми деды поднимали породу на вороте. По стенкам ещё видны были остатки деревянной крепи, земля блестела от занорной глины и обломков дымарей, но карман был пуст – старики умели работать.
…Вот такая история приключилась - закончил Талгат, уже крепко поседевший с годами, и заглянул в стакан. Плесни мне ещё, что-ли…
А Николай…. Вернулся он? А остальные как? – допытывался я.
Талгат помрачнел.
Нет…. Искали, да где там, Адуй же…. Слыхал, видели его потом, в Крутихе. Как тень ходил.… Да с тех пор и сгинул. А остальные? Кто там умом не ослаб, сейчас вон – он кивнул на бутылку – туточки все… Мужики-то что? Они крепкой веры были – да и Николай умел уговорить, мастер он был по этому делу. Чтобы в артель на паях войти, многие по два урожая будущих запродали, а Трофим, отчаянный малый, вон, кровлю с бани заложил…
Мне одно непонятно, - немного помолчав, продолжил башкир, - как деды наши на тот занор сверху без разведки вышли? Единой дудкой сорок метров махнули…. Прямёхонько в погреб…
После этих слов, как ни пытался я расшевелить его, ничего не вышло. И лишь когда, выходя, скрипнул дверью, он встрепенулся – погодь малость!
На вот, - и подал мне потрескавшийся пластилиновый шарик, с торчащим из него мелким кристаллом аквамарина – держи. На поглядку!
И захохотал так, что эхо долго ещё кружило по деревне, пугая местное, привыкшее ко всему вороньё.
А я с тех пор на Адуй часто бегаю. И сны там действительно, удивительные снятся…
Да только вот телеги в них я пока всегда догоняю.
Александр [Gem], 09.2009
